Тигана - Страница 35

Он смотрел на Баэрда при свете звезд, так как Иларион теперь тоже скрылась за деревьями. Алессан говорил, что сказать должен Баэрд. Дэвин не знал почему. В темноте они еще раз услышали триалу, длинную, замирающую ноту, а затем заговорил Баэрд, и впервые в жизни Дэвин услышал произнесенное слово «Тигана».

Колокол, до сих пор звучавший в нем, смолк. И в этой внезапно наступившей, абсолютной, внутренней тишине на него нахлынуло ощущение потери, подобно океанской волне. А после этой волны нахлынула другая, а потом третья — одна несла любовь, а другая огромную гордость. Он ощутил странное головокружение, словно услышал призыв, разнесшийся по телу с потоком крови.

Потом он увидел, как смотрит на него Баэрд. Увидел его застывшее, белое лицо, при свете звезд на нем отражался страх и еще что-то: горькая жажда, боль, неутоленный голод души. А затем Дэвин понял и дал этому человеку то освобождение, которого он ждал.

— Спасибо, — сказал Дэвин. Он больше не дрожал. Преодолевая комок в горле, он продолжал, потому что теперь настала его очередь, его испытание.

— Тигана. Тигана. Я родился в провинции Тигана. Мое имя, мое настоящее имя — Дэвин ди Тигана бар Гэрин.

Он еще не кончил говорить, а в глазах Баэрда блеснуло чувство, похожее на торжество. Светловолосый человек крепко зажмурился, словно хотел удержать внутри это торжество, не дать ему вырваться в рассеивающуюся тьму, крепко зажать его в себе. Дэвин услышал, как Алессан прерывисто вздохнул, а потом с удивлением почувствовал, как Катриана коснулась его плеча и отдернула руку.

Баэрд был далеко, он не мог говорить. Но Алессан произнес:

— Это одно из двух отобранных имен, самое главное. Тигана была нашей провинцией и городом принца у моря. Тогда ее называли самым прекрасным городом под светом звезд Эанны. Или, может быть, вторым по красоте.

В его голосе прозвучало нечто, напоминающее смех. Смех и любовь одновременно. В первый раз Дэвин обернулся и посмотрел на него.

— Если бы ты поговорил с жителями внутренних земель, расположенных южнее, из того города, где река Сперион начинает свой бег на запад, к морю, ты бы услышал другое мнение. Потому что мы всегда были горды и всегда между этими двумя городами существовало соперничество.

В конце, как он ни старался скрыть это, в его голосе звучала только горечь утраты.

— Ты родился в этом городе вдали от моря, Дэвин, и я тоже. Мы — дети этой долины в горах и серебристого бега этой горной реки. Мы родились в Авалле. В Авалле, городе Башен.

В голове у Дэвина снова зазвучала музыка при этом имени, но на этот раз она не была похожа на звон колоколов, который он слышал раньше. На этот раз музыка унесла его далеко назад, к отцу, в детство.

— Значит, ты знаешь слова той песни? — спросил он.

— Конечно, — мягко ответил Алессан.

— Прошу тебя, — сказал Дэвин.

Но ответила ему Катриана, голосом той молодой матери, которая баюкала своего ребенка далеким вечером, много лет назад:

Весеннее утро в Авалле.
Что бы мне жрец ни предрекал,
Спущусь я туда, где сияет река,
Весенним утром в Авалле.
Дорога из детства моя далека.
Я лодку построю, не дрогнет рука,
Возьмет ее в бухту Тиганы река
И в море, прочь от Авалле.
Но где бы я ни был, с водой ручейка
Пусть шепчутся сосны, но издалека
Будет мне в сердце стучаться тоска,
Мечта о башнях Авалле.
О доме моем в Авалле.

Эти сладкие, грустные слова на мелодию, которую он знал всегда, проникли в сердце Дэвина, а с ними и нечто другое. Ощущение потери — такое острое, что оно почти затмило легкое изящество песни Катрианы. Теперь в нем не было никаких волн, никакие горны не пели в крови — лишь глубокие воды тоски. Тоски по тому, что у него отняли еще до того, как он узнал, что это принадлежит ему, отобрали насовсем, полностью, и он мог бы прожить всю жизнь, даже не узнав, что оно существует.

И поэтому Дэвин плакал, пока пела Катриана. Юноши невысокого роста, слишком молодо выглядящие для своих лет, очень рано узнают в Азоли, как рискованно плакать там, где тебя могут увидеть. Но сегодня в лесу Дэвина настигло нечто такое, с чем он не смог справиться.

Если он правильно понял то, что сказал ему Алессан, эту песню могла ему петь его мать.

Его мать, чью жизнь прервал Брандин Игратский. Он наклонил голову, но не для того, чтобы скрыть слезы, и слушал, как Катриана допевает эту сладкую и горькую колыбельную, песню ребенка, бросающего вызов запретам и власти, еще совсем юного, который достаточно самостоятелен, чтобы захотеть в одиночку построить корабль, и достаточно смел, чтобы отплыть в пустыню мира, не оглядываясь назад. Но не теряя и не забывая того места, где все началось.

Дэвин и был этим ребенком.

И это было одной из причин его слез. Потому что его заставили потерять и забыть те башни, у него украли все сны об Авалле, которые могли ему присниться. Или о Тигане над бухтой.

Поэтому его слезы одна за другой падали в темноте на землю, пока он оплакивал свою мать и свой дом. И в тени леса неподалеку от Астибара эти два горя слились в Дэвине и спаялись в его сердце с тем, что значила для него память и потеря памяти. И тогда в Дэвине вдруг вспыхнуло нечто такое, что должно было с этой ночи изменить течение его жизни.

Он вытер глаза рукавом и поднял взгляд. Никто не заговорил. Он видел, что Баэрд смотрит на него. Очень медленно Дэвин протянул левую руку, руку сердца. Очень осторожно согнул третий и четвертый пальцы так, что получилось символическое изображение полуострова Ладонь.

Жест, которым дают клятву.

Баэрд поднял правую руку и повторил его жест. Они соприкоснулись кончиками пальцев, маленькая ладонь Дэвина против более крупной, огрубевшей ладони Баэрда.